В час, когда взойдет луна - Страница 158

158

Он вел её, вёл и не понимал. Ну раньше, до того как, ему иногда бывало скучно — когда не получалось расслабиться и идти с потоком. После того — просто здорово. А сейчас, сейчас ему больше всего хотелось стереть это заведение мокрой тряпкой — хотя ничего дурного не происходило. И тут — он даже чуть не сбился с ритма — Игорь сообразил, что холод-то прошёл. Отпустил. Снесло его адреналином и отвращением. Помогло.

Девушка ничего не заподозрила. То ли от танцев его температура поднялась до человеческой, то ли партнерша была уже слишком на взводе. Поцелуй. Помада, легкий перегар ромового коктейля, мятная пастилка.

Её возбуждение резонировало в нём иначе, чем высокий ток в замкнутом контуре «Эней-Малгожата». Напряжение другое. Вернее — напряжения не было. Одна из сторон брала, но не отдавала. Вторую — глухое, мягкое, жадное тепло — это, кажется, не беспокоило.

Он знал, что не сорвется. Будь она хоть чем-то похожа — цепочка при очередном объятии царапнула шею — на сестру Юлю… тогда было бы опасно. Есть и такой вид девушек-агнцев — «добрые самаритянки», согревающие одиноких. Эта — нет. Она знала, чего хочет. И хорошо. И замечательно. Потому что он хотел того же самого.

Отошли к стойке — отдышаться, освежиться. Она назвала цену. Небольшую. Окупить этот вечер, сегодняшнюю выпивку и завтрашнюю опохмелку. Он согласился.

Потом они проделали на мотоцикле часть обратного пути — до сонных жилых кварталов. Она жила в маленьком доходном домике, в одной из двадцати стандартных односпальных квартир для несемейных людей.

Её звали Зофья. Зося. Бело-розовый зефир.

Единственным нестандартным предметом мебели в доме была кровать — деревянная, старая. Она качалась и скрипела как корабль, а ночью пошёл дождь, и ветки стучали в стекло, и тени текли по потолку… и жизнь была почти настоящей.

Это не измена, — повторял он неизвестно кому, глядя в прозрачную темноту, лаская небрежно грудь дремлющей девушки, чьим наслаждением он только что взахлёб дышал. Это не измена. Это просто биология. Двое животных на разных полюсах пола, перепад потенциалов. В конце концов, мне нужно было узнать — человек я или всё-таки нет. Могу ли я — без постоянного контролирующего взгляда с небес. Могу. Очень даже могу. Могу не быть святым — и не отлететь… к нему.

И вдруг подумал, что за это тоже стоит быть благодарным. Но вместо благодарности пришли досада и раздражение. Разрешаете, значит. Спускаете с поводка. Я, мол, не такой, какой была она. Она держала на «строгаче», на других баб просто не включалось. А я — разрешаю. Поваляйся в луже, грешник, раз уж тебя тянет. Пилосцам дозволено.

Игорь осторожно высвободил плечо из-под сонной белокурой головки, погладил пальцем подбородок девушки — она не проснулась. Звёзды гасли за окном, время уходить.

По дороге обратно едва не слетел с просёлка — заметил прыгающую с дерева на дерево белку и засмотрелся. У дневной летаргии есть свои преимущества — объясняться с Костей придется только вечером. А с Энеем он объясняться не будет вовсе.

Но тут вышел обвал — загнав «Полонию» под навес и сняв шлем, он услышал:

— Привет.

Костя курил на крыльце домика, который делил с Десперадо.

— Привет, караульщик, — сказал Игорь. — Докладываю. Съездил в город, сходил на танцы, впал в блуд — с удовольствием впал, надо сказать. Всё, что писали про полек классики — правда, — он прицепил шлем к сидению. — Красную Шапочку не съел. Не встретил.

— Чаю выпьешь? — спокойно сказал Костя. — У меня как раз свежий заварен. Крепкий. Тебя ждал, боялся уснуть.

Чай? Чай это хорошо. Не пиво же пить на сон грядущий. Или не грядущий.

— Спасибо.

Он поднялся за Костей на крыльцо, подождал там, чтобы не будить Лучана. Кен вынес две дымящиеся кружки, плитку шоколада. Он был сластёна, Кен. Они сели на ступеньки, Костя с легким даже не хрустом, а щелканьем, поделил плитку. Чай был горячим и действительно крепким. А шоколаду не хватает веса. Не понимают они здесь, что такое чёрный шоколад. И вообще, мало что понимают. Как и везде.

А впрочем, Костя любитель молочного, и чёрный ест «за неимением гербовой…» Должно же у него хоть что-то быть, у добровольного евнуха.

И от этой последней мысли Игорю стало так мерзко, что он даже кружку поставил на крыльцо, чтобы не раздавить и не обвариться. Сморщился, заставил себя снова взять. Глотнул чаю — будто накипь с языка смыл. Заткнись, чертяка, — сказал про себя, — с Зосей это был я. А сейчас уже ты.

— Это фигня, — Костя зажмурился, глотнул чаю, вдохнул запах моря. — Это со всеми. Так или иначе.

— Что Ван Хельсинг? — спросил Игорь.

— Да ничего. Я с ним поговорил, а потом его Малгося обратно в каюту утащила.

— Хорошо. Только ещё его чувства вины мне для полного счастья и не хватало.

Костя не ответил. Мечтательно сощурившись, долго глядел на яхту, потом спросил:

— А хороша, да?

— Да. — Игорь был равнодушен к парусному спорту, но это была Настоящая Вещь, и, чтобы оценить её, не нужно было разбираться в обводах и оснастке. Он где-то читал, что некрасивые самолёты не летают. Наверное, к кораблям это тоже относится. — Да. Жалко будет продавать…

На палубу выбралась нагая Мэй, потянулась всем телом, потом заметила мужчин на крыльце, махнула им рукой и с борта «ласточкой» прыгнула в воду.

— Интересно, — сказал Игорь, — в Африке русалки чёрные или белые? Надо Хеллбоя спросить. Он, кажется, там воевал.

— И он тебе расскажет, — хмыкнул Костя, — на что ловить русалок и как свежевать.

158