В час, когда взойдет луна - Страница 193

193

— И ты… перевёлся в санвойска.

— Сэр, так точно, сэр.

Он заметил, что дверь носовой каюты приоткрыта и в щели блестит тёмно-карий глаз. Мэй по-русски не говорила, но понимала, похоже, довольно много.

— И как к этому отнеслись?

— Отлично. Им неустойчивый элемент в десанте нужен как лишняя дырка в затылке. Отправили на переподготовку.

— И помогло? — Эней уже, кажется, тоже сообразил, что разговор идет для двоих.

— Кому? Мне — как видишь… Одним словом… у нас есть то, что было, и есть то, что есть. И нет того, что будет. Что решим, то и будет. Знаешь, где лежат грабли — вот и не наступай.

— Как прикажешь не наступать? Как у вас там в армии говорят — от забора и до вечера? Грабли и грабли.

— Мы тут с Игорем прикидывали. Боевую мы… не обойдем. Потому что они нас в покое не оставят — особенно теперь. А потом бросать надо. Говорил же твой командир про каких-то людей, у которых придумано что-то…

— Мэй, — притворяться, что они не замечают, было уже бесполезно. — Дай планшетку.

В каюте пошуршали, потом Мэй раздвинула створки двери и протянула мужу планшетку на ремне. Эней снял с шеи флешку, вставил в гнездо.

— Эй, на палубе! Глуши мотор, иди сюда!

В проеме появилась голова Игоря.

— Светопреставление закончилось?

— Нет, — сказал Эней, — мы на стадии планирования.

Все уселись за стол.

— Тоха, свари кофе, — попросил Эней. — Меня что-то от коньяка развезло. Значит, так…

Аналитика следовало искать в Ниме. Псевдо — «Тезка той дамы, которая сделала твоему тезке лишнего врага — но не по твоей любимой книге, а по оригиналу» — потребовало путешествия в Сеть за «Энеидой» не Котляревского, а Вергилия. У Котляревского фурию звали Тезифона. «Потiм i Турна навiстила пресуча лютая яга, i из цього князька зробила Энею лишнього врага…» А у Вергилия имя фурии было Алекто. Ну а мистический брат Энея жил в Екатеринбурге.

— А почему мистический? — спросил тогда Антон.

— А потому что мы не знали друг друга, а когда увидели — оказалось, что мы похожи как братья. Он на четыре года старше. Даже фамилии похожи — его зовут Александр Винтер, и в Йомсбург его переправляли как раз мы с Ростбифом.

— Что за история?

— А у него за невестой охотился один. Лично за ней. Шантажировал. Квоту он свою выбрал уже, но ведь добровольно-то и сверх квоты можно…

— А сам этот брат твой мистический — не мог принцессу спасти?

— Рвался, еле удержали. Он же не боец, он бы пропал. Там даже Ростбиф спасовал — стрелять стрёмно было. Варк был слишком старый. И слишком близко к ней подобрался. Нас ведь не потому готовят в мечники, что катана вся такая красивая и блестящая, а потому что стрелять можно не всегда. А тут все, из чего его можно было сделать наверняка, уложило бы обоих.

— Мама дорогая, — вырвалось у Антона. На стол опустилась колба с кофе эспрессо. — Но всё-таки. Мы меняем курс?

— Нет, — Эней поморщился на «эспрессо». Он любил «капуччино». — Мы идем в Гесер. Закончить и забыть.

— Закончим, — сказал Игорь, — и займёмся, наконец, делом.

Эней положил руку на стол ладонью вверх. Сверху положила руку Мэй. Антон. Игорь. Десперадо. Костя. Эней «разбил».

— Кстати о варках, — сказал Костя. — Ребята, тут я в своих файлах с молитвами одну классную штуку нарыл. Называется «Молитва оленя». Или «Щит святого Патрика». По-моему, как раз для нас.

Эней раскрыл файл по его указанию. Начал читать. Улыбнулся.

— Да, Кен, ты прав. Это как раз для нас.

Интермедия. Человек искусства

Компания подобралась странная — возможно, потому что Каменевский приехал прямо из министерства международных связей и совершенно случайно прихватил с собой Лири и Гарфилда, представителей Конфедерации. Лири тут же начал обхаживать Майю на предмет участия в послезавтрашнем благотворительном концерте — больших ирландских посиделках в честь дня Патрика. Эти посиделки уже вошли в моду в Европах, а теперь вот приживались в Москве под девизом «среди ирландцев большинство все-таки не террористы». В мире более тринадцати миллионов ирландцев, распространялся Лири. Из них всего четыре — на Острове. Из тех, кто живет на Острове, не более четверти придерживаются религиозных предрассудков и сепаратистских убеждений. Из них не более двадцатой части предпринимают какие-то реальные действия против Аахена на Острове или на Материке. И даже среди этих убийц совсем немного. Спрашивается: почему клеймо заведомых террористов висит на тринадцати миллионах человек из-за нескольких сотен мерзавцев?

— Потому что на них не написано, что они мерзавцы, — логично заключила Керимбекова, коллега Сергея по ЦСУ. — Пока кто-то из них не взорвет супермаркет или станцию метро. А как начнут опознавать, так и окажется, что фамилия у половины начинается на «О». Или что он эту «О» вычеркнул, чтобы было легче вписаться в общество.

Лири наступили на больную мозоль. Будь Майя на этой вечеринке как частное лицо, она напомнила бы Керимбековой, что каких-то сто лет назад точно так же рассуждали о тех, чья фамилия заканчивается на «еков», «аев», да и «изов» тоже. А потом ушла бы к чертовой матери. Но она была здесь как гейша. Коня в гости зовут не меду пить, а воду возить — и Майя немедленно вмешивалась в мужской разговор, подливала одному и другому, переключала их на иных собеседников, играла и пела, и подыгрывала, когда пели другие, танцевала со всеми по очереди — словом, возила воду и проклинала все на свете: Селянинова, поскупившегося на двух гейш для вечеринки, Каменевского, у которого на хвосте притащилась американская парочка, не дающая ей обхаживать Ганжу, Керимбекову с ее вожжой под хвостом, Лири с его благотворительным концертом, те паскудные обстоятельства, из-за которых она не могла от водовозного мероприятия отказаться — и скопом весь ублюдочный мир, где живет тринадцать миллионов ирландцев и всего несколько сотен террористов, которых, естественно, не дозовешься, когда они нужны.

193