В час, когда взойдет луна - Страница 61

— Если бы ты остановился сам, — возразил монах, — получилось бы то же, что и раньше: ты бы погладил себя по головке за выдержку и продолжал в том же духе. Я не прав? Прав. Так что не клевещи на чудо. Оно произошло именно с тобой и для тебя.

Он дохрустел луковицу до её логического конца:

— А чем плохо жить, зная, что остановили?

— Тем, святой отец, что в следующий раз мне тоже потребуется чудо. И в следующий, и в следующий. И спасать придется не меня от него, а меня от меня.

— Ты это МНЕ рассказываешь? — гнев монаха был внезапным и хлестким, как струя холодной воды в лицо. — Ты МНЕ рассказываешь, кого от кого придется спасать? Вынь на минутку голову из задницы и рассмотри меня как следует. На руки мои посмотри. Когда-то Бог ими творил чудо регулярно. Каждый день. А потом я стал таким, как ты — и утратил право совершать это чудо. Я не отец теперь, я брат.

Он опустил голову и уронил руки — тяжелые, твердые…

— Мне… иногда снится, что я служу… что в одной руке у меня потир, а в другой — дискос, и я говорю: «Через Христа, со Христом и во Христе…» В алтаре светло — а перед ним темно, я вижу только тени людей… И всегда просыпаюсь на словах «Вот Агнец Божий…» И никогда не вижу, кто же подходит к Причастию… Если говорить о том, чья вина больше… обрати внимание, грешник: не «кто хуже», а «чья вина больше»… То тебе до меня не дотянуться. Потому что я знал, Кого предаю и Чью Кровь меняю на вкус человечьей. Но я прощён. И если ты не будешь упрямым дураком — ты узнаешь, что такое радость прощения. И Бог повторит для тебя чудо столько раз, сколько потребуется. Когда начнёшь причащаться — все изменится. Поверь.

Игорь посмотрел на монаха и попробовал представить себе, как это. Выходило… скверно выходило. Он-то сам мог хотя бы врать себе, что никого не предает. Он мог надеяться, что их достанут раньше — и ведь так почти и произошло… А тут, получается, человек заранее знал, что пускает в себя не паразита бессмысленного, а умную сволочную тварь, которой не крови на самом деле надо. Это как же с таким жить, если я со своим-то не могу — и ещё других вытаскивать?

— В чёрта я уже поверил. Дальше как? Ну, помог Он этим ребятам — спасибо огромное. Я без шуток, я благодарен. И за то, что деревня правильная, и за то, что знающий человек на месте оказался, и за то, что помогло… Но где он был, когда какая-то паскуда Милену инициировала? Ну вот где он был? Я не в счет, я б его в том номере со страху не услышал, хоть криком он кричи. Но она-то, она ж золото была, а не женщина. Даже такая, как была… Где, к черту, ОН БЫЛ?

И подавился собственным криком. Злость исчезла, как появилась, оставив за собой мелко дрожащий воздух. Но секунду назад она была. Своя, настоящая. Он был жив, пока злился — и даже не заметил этого, ну да, быть живым — нормально. Это все остальное…

Монах поднял лицо и снова стал похож на пса.

— Вон там, — он показал на Распятие. — Понимаешь, такова цена нашей с тобой свободы. И её свободы. У нас нет выбора — жить нам сейчас в мире со злом или в мире без зла. У нас есть выбор — занять какую-то позицию по отношению к этому злу. Либо это решение противостоять ему даже ценой жизни, либо это… Делийский пакт… Ты знаешь, что такое Делийский пакт?

Он знал. Он был выше, много выше уровня сверстников: стереофильмы, моби, танцпол, игровые симуляторы… О-о, наш Игорек читает книги! Он мог разговаривать цитатами. С девушкой, которая не опознавала с ходу «Капитанскую дочку» и не могла подхватить игру, он даже не спал — ведь и в постели нужно о чём-то поговорить. А броская внешность и вызывающая восторженный писк профессия позволяли придирчиво выбирать из вешающихся на шею кандидаток…

Но что там — внутри? Где заканчиваются бесчисленные роли, сыгранные им для себя и других — и начинается настоящий Игорь?

— Договор, — сказал читавший книжки Игорь, — с крокодилом о том, кого ты ему сдашь сегодня, чтобы он съел тебя завтра. Я бы согласился с тобой, брат, — он изо всех сил постарался не подчеркнуть это слово интонацией, — в своем мире. В мире, где чудес не бывает. А вот в твоем, где одних вытаскивают, а других оставляют там, где никого оставлять нельзя… В твоём мире — извини.

Бог мой, это не ропот — кто вправе роптать?
Слабой персти ли праха рядиться с Тобой?
Я хочу просто страшно, неслышно сказать:
Ты не дал, я не принял дороги иной…

— У нас с тобой один мир. То, что она с тобой сделала и что раньше сделали с ней — это тоже чудо, только плохое, недоброе. И это тоже цена свободы. Ты не один. Каждый из нас, освободившись, оставил кого-то в тюрьме. Бог может всё, грешник. «Всё» — это следует понимать буквально. Но, по всей видимости, тебя Он очень настойчиво приглашает к соучастию. Ты был готов спуститься за ней в ад — поэтому именно тебе дано время на подготовку прорыва обратно. Понимаешь?

— А она… — Игорь облизал губы, — она спустилась за мной в ад.

…Были бетонные стены подвала, и серебряные иглы в нервных узлах, и ровный, холодный голос, обещающий избавление от боли — в обмен на имя инициатора. Жизнь. Ему оставят жизнь. По закону только инициатор подлежал казни — но кто-то должен был занять его место в клане, а кто-то — место занявшего. Метил ли палач на место Милены? Светило ли Игорю место палача? Что ему обещали? Он не помнил. Ван Хельсинг был прав: варки плохо переносят боль, даже если умели это при жизни — а трансформированное тело можно терзать почти бесконечно, если знать меру. Он сорвал голос в крике, он умолял, рыдал, врал, изворачивался, выторговывая секунды без боли. Но имени Милены он так и не назвал. Его в конце концов оставили в покое — наедине с собой и Жаждой. Он сделал хуже только сам себе, сказали ему. Его стимулировали, чтобы немного, на сутки-другие ускорить следствие. Но потерять это время — не так уж страшно. Инициатор будет найден в ходе других следственных операций, или выдаст себя побегом, или, в крайнем случае, Жажда доконает новоиспеченного вампира.