В час, когда взойдет луна - Страница 89

Двадцать минут, двадцать минут. Через две с половиной он будет там, внутри.

Война — тоже средство упорядочивать мир. Как стихи. И, как стихи, она нуждается в прививке того самого хаоса, который организует. А полный, совершенный, сказочный порядок уязвим. Вот так, господин Литтенхайм. И даже этот замок построили не вы. Может быть, хоть в этом Августин прав: зло в своей основе несозидательно. Паразитно. Вы жили тогда эмоциями двух увлеченных безумцев, гения и короля. Вы и сейчас ими живёте — только перешли к страстям более низкого пошиба, как наркоман переходит от «ледка» к «радуге». Раньше или позже — но неизменно.

И за это, господин Литтенхайм, вы умрёте. Можете считать, что вы не отвечаете моим эстетическим критериям.

* * *

Конфигурацию трека меняли перед каждым заездом — это была сложная подвесная и разборная конструкция, серая лента трассы изгибалась так и эдак, местами прерывалась — мотоциклы спрыгивали на землю и какое-то время неслись по не менее головоломной дороге: рытвины, мокрый суглинок, щебенка, ямы с водой, трамплины и бетонные трубы трех метров в диаметре. А потом — снова взлет, и снова безумная гонка на высоте десять метров над землей, вверх, вниз, прыжок, кувырок, сальто мортале…

Трибуны были забиты народом, примерно половина часть которого носила цвета «Судзуки»: темно-синий и белый, другая же половина — цвета «СААБ»: зелёный, белый и желтый. Японским в «Судзуки» осталось только название — после войны фирмой владел гауляйтер Германии и Австрии высокий господин Отто фон Литтенхайм.

VIP-ложа немедленно воскрешала в памяти пушкинское «чертог сиял». День был пасмурный, серый — а хрустальный «скворечник» Литтенхайма подсвечивался прожекторами и отражал свет на все четыре стороны. Кроме красоты — ещё и мера против снайпера, как и зеркальные окна.

Десять лет назад сюда шли бы как на футбол. Болели бы за своих, желали бы соперникам всяческих неудач, возможно, не обошлось бы без мордобоя и перевёрнутых автобусов, но вот чего не было бы — это нынешнего нехорошего интереса. Пока — только интереса. И не у всех. И пока даже эти только ждут, а не хотят. И дело даже не в варках. Просто войну помнят два поколения. Помнят, боятся, не желают. А потом людям становится тесно в своих границах. Сейчас, пока что, — фронтир, армия, контркультура, время от времени прореживаемая преступность и, да, подполье, работают клапанами безопасности, придавая недовольству какую-то осмысленную форму, структурируя его. В своем роде, делая его частью существующего порядка. Но, если ничего не делать, через поколение пойдут трещины, а потом плотину прорвет. Выводить крысоеда из крысы можно голодом, а можно сытостью, и второй способ работает не хуже, чем первый.

А когда прорвет, нужно быть готовым. Потому что лавина пойдет все равно и надо сделать так, чтобы она не пропала зря. А нынешнее подполье…

Кстати, а не ошибаемся ли мы в своем убеждении, что варки — рациональны? Мы знаем, что они эмпаты, что они любят сильные эмоции, что клановые варки — особенно по молодости — часто срываются. И что даже помимо этого идет постоянный отток за фронтир. Из мира, где они — полубоги, за фронтир, где с видовой принадлежностью считаются куда меньше. Там, у них, определенно ворочается что-то серьезное, кипят какие-то свои страсти. Возможно… Возможно, они тоже ждут взрыва. Хотят его, нуждаются в нем. Эвкалиптовые леса размножаются пожарами. Значит, тем более, прокладывать пожарные прогалины нужно сейчас. Если сегодня все пройдет, как надо, завтра я смогу начать.

Сегодняшние гонки были большой удачей. В ложе прямо под «скворечником» разместились гости — двое функционеров из Аахена. С Аахеном у Литтенхайма были в последнее время какие-то трения, и он явно демонстрировал независимость, не пригласив приехавших к себе. А вот для Ростбифа с Корвином это было просто подарком судьбы: можно было задействовать план А, самый простой и надежный — но вот в нижней ложе после его осуществления не осталось бы и живых тараканов. В верхней, впрочем, тоже. Но обитатели верхней были законной мишенью, а вот в нижней обычно находились люди вполне посторонние. Но не сегодня.

Ростбиф посмотрел на часы. До начала заезда оставалось ещё шесть минут. Трибуны взвыли: из распахнувшегося зева гаража выехали герои сегодняшних состязаний, «железные кентавры». Четверо юношей до 21 года, юниоры команд «Судзуки» и «СААБ».

Энея было легко опознать — он на полголовы ниже своего товарища по команде, Курта Штанце. Правда «товарищ» — это не совсем правильное слово. Бывший фаворёныш Литтенхайма считал Энея смертным врагом. Сегодня, в день финала, когда Штанце в последний раз катается как юниор, — никакой командной борьбы не будет. Ребята из «СААБ» хороши, но не соперники ни тому, ни другому. Так что единственный вопрос на повестке дня — уйдет ли Штанце королем, или нет. Задача Энея — не отдать победу. Он — алиби своего тренера, механиков, врача… Он — шанс на чистый отход. Хороший шанс. Шестьдесят на сорок. Но с таким напарничком… «А сейчас твоя задача — на кладбище не попасть».

Ростбиф для порядка встал и помахал «световой плетью», как и многие вокруг, сигналившие светом и флагами о своей любви к гонщикам. В рукояти был спрятан генератор направленного ультразвука. На всякий пожарный. На тот случай, если взрывчатка не отзовётся ни на звук динамиков, ни на попытку открыть бутылку. Потому что кроме двух бутылок со взрывчаткой будут ещё три с настоящим шампанским. Точнее, с русским игристым брют. Шеффер любит русское игристое брют. Пристрастился во время оккупации Дона. И то, что Шеффер, начальник литтенхаймовской администрации, будет внизу, с гостями, тоже удача. Потому что Юпитер знает, что пьют эти гости.